 |
|
Восемьсот восемьдесят пятая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят пятая ночь, она сказала: "Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что царь Афранджи, когда пропала его дочь
Мариам, воскликнул: "Если мой корабль пропал, то моя дочь Мариам - на
нем, без сомнения и наверное!" И потом царь в тот же час и минуту позвал
начальника гавани и сказал ему:
"Клянусь Мессией и истинной верой, если ты сейчас же не настигнешь с
войсками мой корабль и не приведешь его и тех, кто на нем есть, я убью
тебя самым ужасным убийством и изувечу тебя!" И царь закричал на на-
чальника гавани, и тот вышел от него, дрожа, и призвал ту старуху из
церкви и спросил ее: "Что ты слышала от пленника, который был у тебя, о
его стране и из какой он страны?" - "Он говорил: "Я из города Исканда-
рии", - ответила старуха. И когда начальник услышал ее слова, он в тот
же час и минуту вернулся в гавань и закричал матросам: "Собирайтесь и
распускайте паруса!"
И они сделали так, как приказал им начальник, и поехали, и ехали неп-
рестанно ночью и днем, пока не приблизились к городу Искандарии в ту ми-
нуту, когда Нурад-дин сошел с корабля и оставил там Ситт-Мариам. А среди
франков был тот везирь, кривой и хромой, который купил Мариам у
Нур-ад-дина. И когда франки увидели привязанный корабль, они узнали его
и, привязав свой корабль вдали от него, подъехали к нему на маленькой
лодке из своих лодок, которая плавала по воде глубиной в два локтя. И в
этой лодке была сотня бойцов, и в числе их хромой и кривой везирь (а это
был непокорный притеснитель и непослушный сатана, хитрый вор, против
хитрости которого никто не мог устоять), и он был похож на Абу-Мухаммеда
аль-Батталя. И франки гребли и плыли до тех пор, пока не подъехали к ко-
раблю Мариам, и они бросились на корабль и напали на него единым нападе-
нием, но не нашли на нем никого, кроме Ситт-Мариам, и тогда они захвати-
ли девушку и корабль, на котором она находилась, после того как вышли на
берег и провели там долгое время. А потом они в тот же час и минуту вер-
нулись на свои корабли, захватив то, что они хотели, без боя и не обна-
жая оружия, и повернули назад, направляясь в страны румов. И они поеха-
ли, и ветер был хорош, и они спокойно ехали до тех пор, пока не достигли
города Афранджи.
И они привели Ситт-Мариам к ее отцу, который сидел на престоле своей
власти, и когда ее отец увидел ее, он воскликнул: "Горе тебе, о обманщи-
ца! Как ты оставила веру отцов и дедов и крепость Мессии, на которую
следует опираться, и последовала вере бродяг (он разумел веру ислама),
что поднялись с мечом наперекор кресту и идолам?" - "Нет за мной вины, -
ответила Мариам. - Я вышла ночью в церковь, чтобы посетить госпожу Мари-
ам и сподобиться от нее благодати, и когда я чем-то отвлеклась, му-
сульманские воры вдруг напали на меня и заткнули мне рот и крепко меня
связали, и они положили меня на корабль и поехали со мной в свою сторо-
ну. И я обманула их и говорила с ними об их вере, пока они не развязали
моих уз, и мне не верилось, что твои люди догнали меня и освободили.
Клянусь Мессией и истинной верой, клянусь крестом и тем, кто был на нем
распят, я радовалась тому, что вырвалась из их рук, до крайней степени,
и моя грудь расширилась и расправилась, когда я освободилась из му-
сульманского плена". - "Ты лжешь, о распутница, о развратница! - воск-
ликнул ее отец. - Клянусь тем, что стоит в ясном Евангелии из ниспослан-
ных запрещений и разрешений, я неизбежно убью тебя наихудшим убийством и
изувечу тебя ужаснейшим образом. Разве не довольно тебе того, что ты
сделала сначала, когда вошли к нам твои козни, и теперь ты возвращаешься
к нам с твоими обманами!"
И царь приказал убить Мариам и распять ее на воротах дворца, но в это
время вошел к нему кривой везирь (он давно был охвачен любовью к Мариам)
и сказал ему: "О царь, не убивай ее и жени меня на ней. Я желаю ее
сильнейшим желанием, но не войду к ней раньше, чем построю ей дворец из
крепкого камня, самый высокий, какой только строят, так что никакой вор
не сможет взобраться на его крышу. А когда я кончу его строить, я зарежу
у ворот его тридцать мусульман и сделаю их жертвою Мессии от меня и от
нее". И царь пожаловал ему разрешение на брак с Мариам и позволил свя-
щенникам, монахам и патрициям выдать ее за него замуж, и девушку выдали
за кривого везиря, и царь позволил начать постройку высокого дворца,
подходящего для нее, и рабочие принялись работать.
Вот что было с царевной Мариам, ее отцом и кривым везирем. Что же ка-
сается Нур-ад-дина и старика москательщика, то Нур-ад-дин отправился к
москательщику, другу своего отца, и взял у его жены на время изар, пок-
рывало, башмаки и одежду - такую, как одежда женщин Искандарии, и вер-
нулся к морю, и направился к кораблю, где была Ситт-Мариам, но увидел,
что место пустынно и цель посещения далека..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят шестая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Нур-ад-дин увидел, что мес-
то пустынно и цель посещения далека, его сердце стало печальным, и он
заплакал слезами, друг за другом бегущими, и произнес слова поэта:
"Летит ко мне призрак Суд, пугает меня, стучась,
С зарею, когда друзья спят крепко в пустыне.
Когда же проснулись мы и призрак унесся вдаль,
Увидел я - пусто все и цель отдаленна".
И Нур-ад-дин пошел по берегу моря, оборачиваясь направо и налево, и
увидал людей, собравшихся на берегу, и они говорили: "О мусульмане, нет
больше у города Искандарии чести, раз франки вступают в него и похищают
тех, кто в нем есть, и они мирно возвращаются в свою страну, и не выхо-
дит за ними никто из мусульман или из воинов нападающих!" - "В чем де-
ло?" - спросил их Нур-ад-дин. И они сказали: "О сынок, пришел корабль из
кораблей франков, и в нем были войска, и они сейчас напали на нашу га-
вань и захватили корабль, стоявший там на якоре, вместе с теми, кто был
на нем, и спокойно уехали в свою страну". И Нур-ад-дин, услышав их сло-
ва, упал, покрытый беспамятством, а когда он очнулся, его спросили о его
деле, и он рассказал им свою историю, от начала до конца. И когда люди
поняли, в чем с ним дело, всякий начал его бранить и ругать и говорить
ему: "Почему ты хотел увести ее с корабля только в изаре и покрывале?" И
все люди говорили ему слова мучительные, а некоторые говорили: "Оставьте
его, достаточно с него того, что с ним случилось". И каждый огорчал Нур-
ад-дина словами и метал в него стрелами упреков, так что он упал, покры-
тый беспамятством.
И когда люди и Нур-ад-дин были в таком положении, вдруг подошел ста-
рик москательщик, и он увидел собравшихся людей и направился к ним, что-
бы узнать в чем дело, и увидел Нур-ад-дина, который лежал между ними,
покрытый беспамятством. И москательщик сел подле него и привел его в
чувство, и когда Нур-ад-дин очнулся, спросил его: "О дитя мое, что озна-
чает состояние, в котором ты находишься?" - "О дядюшка, - ответил
Нур-аддин, - невольницу, которая у меня пропала, я привез из города ее
отца на корабле и вытерпел то, что вытерпел, везя ее, а когда я достиг
этого города, я привязал корабль к берегу и оставил невольницу на кораб-
ле, а сам пошел в твое жилище и взял у твоей жены вещи для невольницы,
чтобы привести ее в них в город. И пришли франки, и захватили корабль, и
на нем невольницу, и спокойно уехали, и достигли своих кораблей".
И когда старик москательщик услышал от Нур-ад-дина эти слова, свет
сделался перед лицом его мраком, и он опечалился о Нур-ад-дине великой
печалью. "О дитя мое, - воскликнул он, - отчего ты не увез ее с корабля
в город без изара? Но теперь не помогут уже слова! Вставай, о дитя мое,
и пойдем со мной в город - может быть, Аллах наделит тебя невольницей
более прекрасной, чем та, и ты забудешь с нею о первой девушке. Слава
Аллаху, который не причинил тебе в ней никакого убытка, а наоборот, тебе
досталась через нее прибыль! И знай, о дитя мое, что соединение и
разъединение - в руках владыки возвышающегося". - "Клянусь Аллахом, о
дядюшка, - воскликнул Нур-ад-дин, - я никак не могу забыть о ней и не
перестану ее искать, хотя бы мне пришлось выпить из-за нее чашу смерти".
- "О дитя мое, что ты задумал в душе и хочешь сделать?" - спросил моска-
тельщик. И Нур-ад-дин сказал: "Я имею намерение вернуться в страну румов
и вступить в город Афранджу и подвергнуть свою душу опасностям, и дело
либо удастся, либо не удастся". - "О дитя мое, - молвил москательщик, -
в ходячих поговорках сказано: "Не всякий раз останется цел кувшин". И
если они в первый раз с тобой ничего не сделали, то, может быть, они
убьют тебя в этот раз" особенно потому, что они тебя хорошо узнали". -
"О дядюшка, - сказал Нур-ад-дин, - позволь мне поехать и быть убитым
быстро из-за любви к ней, разве лучше не быть убитым, оставив ее в пытке
и смущении".
А по соответствию судьбы, в гавани стоял один корабль, снаряжаемый
для путешествия, и те, кто ехал на нем, исполнили все свои дела, и в эту
минуту они выдергивали причальные колья. И Нур-ад-дин поднялся на ко-
рабль, и корабль плыл несколько дней, и время и ветер были для путников
хороши. И когда они ехали, вдруг появились корабли из кораблей франков,
кружившие по полноводному морю. А увидев корабль, они всегда брали его в
плен, боясь за царевну из-за воров мусульман, и когда они захватывали
корабль, то доставляли всех, кто был на нем, к царю Афранджи, и тот уби-
вал их, исполняя обет, который он дал из-за своей дочери Мариам. И они
увидели корабль, в котором был Нур-ад-дин, и захватили его, и взяли
всех, кто там был, и привели к царю, отцу Мариам, и, когда пленников
поставили перед царем, он увидел, что их сто человек мусульман, и велел
их зарезать в тот же час и минуту, и в числе их Нурад-дина, а палач ос-
тавил его напоследок, пожалев его из-за его малых лет и стройности его
стана.
И когда царь увидел его, он его узнал как нельзя лучше и спросил его:
"Нур-ад-дин ли ты, который был у нас в первый раз, прежде этого раза?" И
Нур-ад-дин ответил: "Я не был у вас, и мое имя не Нур-ад-дин, мое имя -
Ибрахим". - "Ты лжешь! - воскликнул царь. - Нет, ты Нур-ад-дин, которого
я подарил старухе, надсмотрщице за церковью, чтобы ты помогал ей прислу-
живать п церкви". - "О владыка, - сказал Нур-ад-дин, - мое имя Ибрахим".
И царь молвил: "Когда старуха, надсмотрщица за церковью, придет и пос-
мотрит на тебя, она узнает, Нур-ад-дин ли ты, или кто другой".
И когда они говорили, вдруг кривой везирь, который женился на царской
дочери, вошел в ту самую минуту и поцеловал перед царем землю и сказал:
"О царь, знай, что постройка дворца окончена, а тебе известно, что я дал
обет, когда кончу постройку, зарезать у дворца тридцать мусульман, и вот
я пришел к тебе, чтобы взять у тебя тридцать мусульман и зарезать их и
исполнить обет Мессии. Я возьму их под мою ответственность, в виде зай-
ма, а когда прибудут ко мне пленные, я дам тебе других, им взамен". -
"Клянусь Мессией и истинной верой, - сказал царь, - у меня не осталось
никого, кроме этого пленника". И он показал на Нур-ад-дина и сказал ве-
зирю: "Возьми его и зарежь сейчас же, а я пришлю тебе остальных, когда
прибудут ко мне пленные мусульмане". И кривой везирь встал, и взял
Нур-ад-дина, и привел его ко дворцу, чтобы зарезать его на пороге его
дверей. И маляры сказали ему: "О владыка, нам осталось работать и кра-
сить два дня. Потерпи и подожди убивать этого пленника, пока мы не кон-
чим красить. Может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты за-
режешь их всех разом и исполнишь свой обет в один день". И тогда везирь
приказал заточить Нур-ад-дина..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь приказал заточить
Нур-ад-дина, его отвели, закованного, в конюшню, и он был голоден, и хо-
тел пить, и печалился о себе, и увидел он смерть своими глазами. А по
определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя
два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого
- Ляхик [633], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали царя Хос-
рои. И один из его коней был серый, без пятнышка, а другой - вороной,
словно темная ночь, и все цари островов говорили: "Всякому, кто украдет
одного из этих коней, мы дадим все, что он потребует из красного золота,
жемчугов и драгоценностей", - но никто не мог украсть ни которого из
этих коней.
И случилась с одним из них болезнь - пожелтенье белка в глазах, и
царь призвал всех коновалов, чтобы вылечить коня, и они все не смогли
этого. И вошел к царю кривой везирь, который женился на его дочери, и
увидел, что царь озабочен из-за этого коня, и захотел прогнать его забо-
ту. "О царь, - сказал он, - отдай мне этого коня, я его вылечу". И царь
отдал ему коня, и везирь перевел его в конюшню, в которой был заперт
Нур-аддин. И когда этот конь покинул своего брата, он закричал великим
криком и заржал, и люди встревожились из-за его крика, и понял везирь,
что конь испустил этот крик только из-за разлуки со своим братом. И он
пошел и осведомил об этом царя, и когда царь как следует понял его сло-
ва, он сказал: "Если он - животное и не стерпел разлуки со своим братом,
то каково же обладателям разума?" И потом он приказал слугам перевести
второго коня к его брату, в дом везиря, мужа Мариам, и сказал им: "Ска-
жите везирю: "Царь говорит тебе: "Оба коня пожалованы тебе от него, в
угожденье его дочери Мариам".
И когда Нур-ад-дин лежал в конюшне, скованный и в путах, он вдруг
увидел обоих коней и заметил на глазах одного из них бельма. А у него
были некоторые знания о делах с конями и применении к ним лечения, и он
сказал про себя: "Вот, клянусь Аллахом, время воспользоваться случаем! Я
встану, и солгу везирю, и скажу ему: "Я вылечу этого коня!" И я сделаю
что-нибудь, от чего его глаза погибнут, и тогда везирь убьет меня, и я
избавлюсь от этой гнусной жизни". И потом Нур-ад-дин дождался, пока ве-
зирь пришел в конюшню, чтобы взглянуть на коней, и когда он вошел,
Нур-ад-дин сказал ему: "О владыка, что мне с тебя будет, если я вылечу
этого коня и сделаю ему что-то, от чего его глаза станут хорошими?" -
"Клянусь жизнью моей головы, - ответил везирь, - если ты его вылечишь, я
освобожу тебя от убиения и позволю тебе пожелать от меня". - "О владыка,
- сказал Нур-ад-дин, - прикажи расковать мне руки". И везирь приказал
его освободить, и тогда Нур-ад-дин поднялся, взял свежевыдутого стекла,
истолок его в порошок, взял негашеной извести и смешал с луковой водой,
и затем он приложил все это к глазам коня и завязал их, думая: "Теперь
его глаза провалятся, и меня убьют, и я избавлюсь от этой гнусной жиз-
ни". И Нур-ад-дин проспал эту ночь с сердцем, свободным от нашептывании
заботы, и взмолился великому Аллаху, говоря: "О господи, мудрость твоя
такова, что избавляет от просьб".
А когда наступило утро и засияло солнце над холмами и долинами, ве-
зирь пришел в конюшню и снял повязку с глаз коня, и посмотрел на них, и
увидел, что это прекраснейшие из красивых глаз по могуществу владыки
открывающего. И тогда везирь сказал Нур-ад-дину: "О мусульманин, я не
видел в мире подобного тебе по прекрасному умению! Клянусь Мессией и ис-
тинной верой, ты удовлетворил меня крайним удовлетворением - ведь бес-
сильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране". И потом он
Подошел к Нур-ад-дину и освободил его от цепей своей рукой, а затем одел
его в роскошную одежду и назначил его надзирателем над своими конями, и
установил ему довольствие и жалованье, и поселил его в комнате над ко-
нюшней.
А в новом дворце, который везирь выстроил для СиттМариам, было окно,
выходившее на дом везиря и на комнату, в которой поселился Нур-ад-дин. И
Нур-ад-дин просидел несколько дней за едой и питьем, и он наслаждался, и
веселился, и приказывал, и запрещал слугам, ходившим за конями, и всяко-
го из них, кто пропадал и не задавал корму коням, привязанным в том
стойле, где он прислуживал, Нур-ад-дин валил и бил сильным боем и накла-
дывал ему на ноги железные цепи. И везирь радовался на Нур-ад-дина до
крайности, и грудь его расширилась и расправилась, и не знал он, к чему
приведет его дело, а Нур-ад-дин каждый день спускался к коням и вытирал
их своей рукой, ибо знал, как они дороги везирю и как тот их любит.
А у кривого везиря была дочь, невинная, до крайности прекрасная, по-
добная убежавшей газели или гибкой ветке. И случилось, что она в ка-
кой-то день сидела у окна, выходившего на дом везиря и на помещение, где
был Нур-ад-дин, и вдруг она услышала, что Нур-ад-дин поет и сам себя
утешает в беде, произнося такие стихи: "Хулитель мой, что стал в своей
сущности
Изнеженным и весь цветет в радостях, -
Когда терзал бы рок тебя бедами,
Сказал бы ты, вкусив его горечи:
"Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
Но вот теперь спасен от обмана я,
От крайностей и бед ее спасся я,
Так не кори в смущение впавшего,
Что восклицает, страстью охваченный:
"Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
Прощающим влюбленных в их бедах будь,
Помощником хулителей их не будь,
И берегись стянуть ты веревку их
И страсти пить не принуждай горечь их.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Ведь был и я среди рабов прежде вас,
Подобен тем, кто ночью спит без забот.
Не знал любви и бдения вкуса я,
Пока меня не позвала страсть к себе.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Любовь познал и все унижения
Лишь тот, кто долго страстью мучим был,
Кто погубил рассудок свой, полюбив,
И горечь пил в любви одну долго он.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Как много глаз не спит в ночи любящих,
Как много век лишилось сна сладкого!
И сколько глаз, что слезы льют реками,
Текущими от мук любви вдоль ланит!
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Как много есть безумных в любви своей,
Что ночь не спят в волненье, вдали от сна;
Одели их болезни одеждою,
И грезы сна от ложа их изгнаны.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Истлели кости, мало терпения,
Течет слеза, как будто дракона кровь.
Как строен он! Все горьким мне кажется,
Что сладостным находит он, пробуя.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Несчастен тот, кто мне подобен по любви
И пребывает ночью темною без сна.
Коль в море грубости плывет и тонет оп,
На страсть свою, вздыхая, он сетует.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Кто тот, кто страстью не был испытан век
И козней кто избег ее" тонких столь?
И кто живет, свободный от мук ее,
Где тот, кому досталось спокойствие?
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!
Господь, направь испытанных страстью
И сохрани, благой из хранящих, их!
И надели их стойкостью явною
И кроток будь во всех испытаньях к ним.
Ах, прочь любовь и все ее горести -
Спалила сердце мне она пламенем!"
И когда Нур-ад-дин завершил свои последние слова и окончил свои нани-
занные стихи, дочь везиря сказала про себя: "Клянусь Мессией и истинной
верой, этот мусульманин - красивый юноша, по только он, без сомнения,
покинутый влюбленный. Посмотреть бы, возлюбленный этого юноши красив ли,
как он, и испытывает ли он то же, что этот юноша, или нет? Если его воз-
любленный красив, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сето-
вать на любовь, а если его возлюбленный не красавец, то погубил он свою
жизнь в печалях и лишен вкуса наслаждения..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя:
"Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если
его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях". А Мари-
ам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь
везиря увидела по ней, что у нее стеснилась грудь, и решила пойти к ней
и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него сти-
хи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам,
жена ее отца, прислала за ней, чтобы она развлекла ее разговором. И де-
вушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут
у нее по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдер-
живая слезы и произнося такие стихи:
"Прошел мой век, а век любви все длится,
И грудь тесна моя от сильной страсти,
А сердце плавится от мук разлуки,
Надеется, что встречи дни вернутся
И будет близость стройной, соразмерной.
Не укоряй утратившего сердце,
Худого телом от тоски и горя,
И не мечи в любовь стрелой упреков -
Ведь в мире нет несчастнее влюбленных,
Но горечь страсти кажется нам сладкой".
И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: "Отчего, о царевна, у тебя стесне-
на грудь и рассеяны мысли?" И СиттМариам, услышав слова дочери везиря,
вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха:
"Терплю по привычке я разлуку с возлюбленным,
И слез жемчуга струю я россыпь за россыпью.
Быть может, пришлет Аллах мне помощь - поистине,
Все легкое он ведь свил под крыльями трудного". "О царевна, - сказала
ей дочь везиря, - не будь со стесненной грудью и пойдем сейчас к окну
дворца - у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и слад-
кою речью, и, кажется, он покинутый влюбленный". - "По какому признаку
ты узнала, что он покинутый влюбленный?" - спросила Ситт-Мариам. И дочь
везиря сказала: "О царевна, я узнала это потому, что он говорит касыды и
стихи в часы ночи и части дня". И СиттМариам подумала про себя: "Если
слова дочери везиря истинны, то это примета огорченного, несчастного Али
Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша, про которого говорит дочь вези-
ря!" И тут усилилась любовь СиттМариам, ее безумие, волнение и страсть,
и она поднялась в тот же час и минуту, и, подойдя с дочерью везиря к ок-
ну, посмотрела в него и увидела, что тот юноша - ее возлюбленный и гос-
подин Нур-ад-дин. И она пристально всмотрелась в него и узнала его как
следует, но только он был больной от великой любви к пей и влюбленности
в нее и от огня страсти, мук разлуки и безумия любви и тоски, и увеличи-
лась его худоба, и он начал говорить и сказал:
"В неволе сердце, но свободно глаз течет,
С ним не сравниться облаку текучему.
Я плачу, по ночам не сплю, тоскую я.
Рыдаю я, горюю о возлюбленных.
О пламя, б печаль моя, о страсть моя -
Теперь числом их восемь набралось всего,
За ними следом пять и пять еще идет.
Постойте же, послушайте слова мои!
То память, мысль, и вздох, и изнурение,
Страданье, и изгнанье, и любовь моя,
И горе, и веселие, как видишь ты.
Терпения и стойкости уж нет в любви,
Ушло терпенье, и конец приходит мне.
Велики в сердце муки от любви моем,
О вопрошающий, каков огонь в душе!
Зачем пылает так в душе слеза моя?
То пламя в сердце пышет непрестанное.
В потоке слез я утопаю льющихся,
Но жаром страсти в пропасть ввергнут адскую".
И, увидев своего господина Нур-ад-дина и услышав его проникающие сти-
хи и дивную прозу, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла свое де-
ло от дочери везиря и сказала ей: "Клянусь Мессией и истинной верой, я
не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!"
А затем она в тот же час и минуту поднялась и отошла от окна и верну-
лась на свое место, и дочь везиря ушла к своему делу. И Ситт-Мариам выж-
дала некоторое время, и вернулась к окну, и, сев у окна, стала смотреть
на своего господина Нур-ад-дина и вглядываться в его тонкость и нежность
его свойств, и увидела она, что он подобен луне, когда она становится
полной в четырнадцатую ночь, но только он вечно печален и струит слезы,
так как вспоминает о том, что минуло. И он произносит такие стихи:
"Я питал надежду на близость с милой, и нет ее,
Но близость к жизни горечью досталась мне.
Моих слез потоки напомнит море течением,
Но когда я вижу хулителей, я скрываю их.
Ах, сгинул бы призвавший день разлуки к нам,
Разорвал бы я язык его, попадись он мне!
Упрека нет на днях за то, что сделали, -
Напиток мой они смешали с горечью.
К кому пойду, когда не к вам направлюсь я?
Ведь сердце в ваших я садах оставил вам.
Кто защитник мой от обидчика самовластного?
Все злее он, когда я власть даю ему.
Ему я дух мой отдал, чтоб хранил он дар,
Но меня сгубил он и то сгубил, что я дал ему.
Я истратил жизнь, чтоб любить его. О, если бы
Мне близость дали взамен того, что истратил я!
О газеленок, в сердце пребывающий,
Достаточно разлуки я испробовал!
Ты тот, чей лик красоты все собрал в себе,
Но все терпенье на него растратил я.
Поселил я в сердце его моем - поселилось там
Испытание, но доволен я поселившимся,
Течет слеза, как море полноводное,
Если б знал дорогу, поистине, я бы шел по ней.
И боялся я, и страшился я, что умру в тоске
И все уйдет, на что имел надежду я".
И когда Мариам услышала от Нур-ад-дина, влюбленного, покинутого, это
стихотворение, пришло к ней из-за его слов сострадание, и она пролила из
глаз слезы и произнесла такое двустишие:
"Стремилась к любимым я, но лишь увидала их,
Смутилась я, потеряв над сердцем и взором власть.
Упреки готовила я целыми свитками,
Когда же мы встретились, ни звука я не нашла".
И Нур-ад-дин, услышав слова Ситт-Мариам, узнал ее, и заплакал сильным
плачем и воскликнул: "Клянусь Аллахом, это звук голоса Ситт-Мариам-ку-
шачницы - без сомнения и колебания и метания камней в неведомое..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин, услышав, что Мариам
произносит стихи, воскликнул про себя: "Поистине, это звук голоса
Ситт-Мариам, без сомнения и колебания и метания камней в неизвестное!
Посмотреть бы, правильно ли мое предположение, действительно ли это она
или кто-нибудь другой!" И потом усилилась печаль Нур-ад-дина, и он зао-
хал и произнес такие стихи:
"Увидел раз хуливший за страсть меня,
Что встретил на просторе я милую
И не сказал ни слова упрека ей:
Упреки ведь - леченье тоскующих.
И молвил он: "Молчишь почему, скажи,
И верного не можешь ответа дать?"
И молвил я; "О ты, что не ведаешь
Чувств любящих и в них сомневаешься!
Влюбленных признак, страсти примета их -
Молчание при встрече с любимыми".
А когда он окончил свои стихи, Ситт-Мариам принесла чернильницу и бу-
магу и написала в ней после священных слов: "А затем - привет на тебе
Аллаха и милость его и благословенье! Сообщаю тебе, что невольница Мари-
ам тебя приветствует и что велика по тебе ее тоска, и вот се послание к
тебе. В минуту, когда эта бумажка попадет к тебе в руки, тотчас же и не-
медленно поднимайся и займись тем, чего Мариам от тебя хочет, с крайней
заботой, и берегись ослушаться ее или заснуть. Когда пройдет первая
треть ночи (а этот час - самое счастливое время), у тебя не будет иного
дела, кроме как оседлать обоих коней и выйти с ними за город, и всякому,
кто спросит: "Куда ты идешь?", отвечай: "Я иду их поводить". Если ты так
скажешь, тебя не задержит никто: жители этого города уверены, что ворота
заперты".
И потом Ситт-Мариам завернула бумажку в шелковый платок и бросила ее
Нур-ад-дину из окна, и Нур-аддин взял ее, и прочитал, и понял, что в ней
содержится, и узнал почерк Ситт-Мариам. И он поцеловал записку, и прило-
жил ее ко лбу между глаз, и вспомнил былую приятную близость, и, пролив
слезы из глаз, произнес такое двустишие:
"Пришло к нам послание от вас в ночном сумраке,
Тоску взволновав по вас во мне, изнурив меня.
И жизнь мне напомнила, прошедшую в близости,
Хвала же владыке, мне разлуку пославшему!"
А потом Нур-ад-дин, когда опустилась над ним ночь, занялся уборкой
коней и выждал, пока прошла первая треть ночи, и тогда в тот же час и
минуту подошел к коням и положил на них два седла из лучших седел, а за-
тем вывел их из ворот конюшни и запер ворота и, дойдя с конями до го-
родских ворот сел, ожидая Ситт-Мариам.
Вот то, что было с Нур-ад-дином. Что же касается царевны Мариам, то
она в тот же час и минуту направилась в помещение, приготовленное для
нее во дворце, и увидела, что кривой везирь сидит в этом помещении,
опершись на подушку, набитую перьями страуса (а он совестился протянуть
к Ситт-Мариам руку или заговорить с нею). И, увидав его, Ситт-Мариам об-
ратилась в сердце к своему господину и сказала: "О боже, не дай ему дос-
тигнуть со мною желаемого и не суди мне стать нечистой после чистоты!" А
потом она подошла к везирю и выказала к нему дружбу, и села подле него,
и приласкала его, и сказала: "О господин мой, что это ты от нас отвора-
чиваешься? Высокомерие ли это с твоей стороны и надменность ли к нам? Но
говорит сказавший ходячую поговорку: "Когда приветствие не имеет сбыта,
приветствуют сидящие стоящих". И если ты, о господин мой, не подходишь
ко мне и не заговариваешь со мною, тогда я подойду к тебе и заговорю с
тобой". - "Милость и благодеяние - от тебя, о владеющая землею и вдоль и
поперек, и разве я не один из твоих слуг и ничтожнейших твоих прислужни-
ков?" - ответил везирь. - Мне только совестно посягнуть на возвышенную
беседу с тобой, о жемчужина бесподобная, и лицо мое перед тобой глядит в
землю". - "Оставь эти слова и принеси нам еду и напитки", - сказала ца-
ревна.
И тогда везирь кликнул своих невольниц и евнухов и велел им принести
скатерть, на которой было то, что ходит и летает и плавает в морях: ка-
та, перепелки, птенцы голубей, молочные ягнята и жирные гуси, и были там
подрумяненные куры и кушанья всех форм и видов. И СиттМариам протянула
руку к скатерти, и стала есть, и начала класть везирю в рот куски
пальцами и целовать его в губы, и они ели до тех пор, пока не насытились
едою, а потом они вымыли руки, и евнухи убрали скатерть с кушаньем и
принесли скатерть с вином. И Мариам стала наливать и пить - и поить ве-
зиря, и она служила ему, как подобает, и сердце везиря едва не улетело
от радости, и его грудь расширилась и расправилась. И когда разум везиря
исчез для истины и вино овладело им, царевна положила руку за пазуху и
вынула кусок крепкого маграбинского банджа - такого, что если бы почуял
малейший его запах слон, он бы проспал от года до года (Мариам пригото-
вила его для подобного часа), и затем она отвлекла внимание везиря, и
растерла бандж в кубке, и, наполнив кубок, подала его везирю. И ум вези-
ря улетел от радости, и не верилось ему, что царевна предлагает ему ку-
бок, и он взял кубок и выпил его, и едва утвердилось вино у него в же-
лудке, как он тотчас же упал на землю, поверженный.
И тогда Ситт-Мариам поднялась на ноги и, направившись к двум большим
мешкам, наполнила их тем, что легко весом и дорого стоит из драгоценных
камней, яхонтов и всевозможных дорогих металлов, а потом она взяла с со-
бой немного съестного и напитков и надела доспехи войны и сечи, снаря-
дившись и вооружившись. И она взяла с собой для Нур-ад-дина, чтобы пора-
довать его, роскошные царственные одежды и набор покоряющего оружия, а
затем подняла мешки на плечи и вышла из дворца (а она обладала силой и
отвагой) и отправилась к Нур-ад-дину.
Вот то, что было с Мариам. Что же касается Нур-ад-дина..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот девяноста, она сказа-
ла: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Мариам, выйдя из дворца, отп-
равилась к Нур-ад-дину (а она обладала силой и отвагой).
Вот то, что было с Мариам. Что же касается Нур-аддина, влюбленного,
несчастного, то он сидел у ворот города, ожидая Мариам, и поводья коней
были у него в руке, и Аллах (велик он и славен!) наслал на него сон, и
он заснул - слава тому, кто не спит! А цари островов в то время не жале-
ли денег на подкуп за кражу тех двух коней или одного из них, и в те дни
существовал один черный раб, воспитавшийся на островах, который умел
красть коней, и цари франков подкупали его большими деньгами, чтобы он
украл одного коня, и обещали, если он украдет обоих, подарить ему целый
остров и наградить его роскошной одеждой. И этот раб долгое время кружил
по городу Афрандже, прячась, но не мог взять коней, пока они были у ца-
ря, а когда царь подарил коней кривому везирю и тот перевел их к себе в
конюшню, раб обрадовался сильной радостью и стал надеяться их взять. И
он воскликнул: "Клянусь Мессией и истинной верой, я их украду"!
И он вышел, в ту самую ночь, и направился к конюшне, чтобы украсть
коней, и когда он шел по дороге, он вдруг бросил взгляд и увидел
Нур-ад-дина, который спал, держа поводья коней в руке. И раб снял по-
водья с головы коней и хотел сесть на одного из них и погнать перед со-
бой другого, и вдруг подошла Ситт-Мариам, неся мешки на плече. И она по-
думала, что раб - это Нур-аддин, и подала ему один мешок, и раб положил
его на коня, а потом Мариам подала ему второй мешок, и он положил его на
другого коня, а сам молчал, и Мариам думала, что это Нур-ад-дин. И они
выехали за ворота города, а раб все молчал, и Мариам сказала ему: "О
господин мой Нурад-дин, отчего ты молчишь?" И раб обернулся, сердитый, и
сказал: "Что ты говоришь, девушка?" И Мариам, услышав бормотанье раба,
узнала, что это не речь Нур-ад-дина, и тогда она подняла голову, и пос-
мотрела на раба, и увидела, что у него ноздри как кувшины. И когда Мари-
ам посмотрела на раба, свет стал перед лицом ее мраком, и она спросила
его: "Кто ты будешь, о шейх сыновей Хама, и как твое имя среди людей?" -
"О дочь скверных, - сказал раб, - мое имя - Масуд, что крадет коней,
когда люди спят". И Мариам не ответила ему ни одним словом, но тотчас же
обнажила меч и ударила его по плечу, и меч вышел, сверкая, через его
связки. И раб упал на землю, поверженный, и стал биться в крови, и пос-
пешил Аллах послать его душу в огонь (а скверное это обиталище!).
И тогда Ситт-Мариам взяла коней и села на одного из них, а другого
схватила рукой и повернула вспять, чтобы найти Нур-ад-дина. И она нашла
его лежащим в том месте, где она условилась с ним встретиться, и поводья
были у него в руке, и он спал, и храпел во сне, и не отличал у себя рук
от ног. И Мариам сошла со спины копя и толкнула Нур-ад-дина рукой, и тот
пробудился от сна, испуганный, и воскликнул: "О госпожа, слава Аллаху,
что ты пришла благополучно!" - "Вставай, садись на этого коня и молчи!"
- сказала ему Мариам. И Нур-ад-дин поднялся и сел на коня, а Ситт-Мариам
села на другого коня, и они выехали из города и проехали некоторое вре-
мя, и потом Мариам обернулась к Нур-ад-дину и сказала: "Разве не говори-
ла я тебе: "Не спи!" Ведь не преуспевает тот, кто спит". - "О госпожа, -
воскликнул Нур-ад-дин, - я заснул только потому, что прохладилась моя
душа, ожидая свиданья с тобой! А что случилось, о госпожа?" И Мариам
рассказала ему историю с рабом от начала до конца, и Нур-ад-дин восклик-
нул: "Слава Аллаху за благополучие!"
И затем они старались ускорить ход, вручив свое дело милостивому,
всеведущему, и ехали, беседуя, пока не доехали до раба, которого убила
Ситт-Мариам. И Нур-аддин увидел его, валявшегося в пыли, подобного ифри-
ту, и Мариам сказала Нур-ад-дину: "Сойди на землю, обнажи его от одежд и
возьми его оружие". - "О госпожа, - сказал Нур-ад-дин, - клянусь Алла-
хом, я не могу сойти со спины коня, встать около этого раба и прибли-
зиться к нему!" И он подивился обличию раба и поблагодарил Ситт-Мариам
за ее поступок, изумляясь ее смелости и силе ее сердца. И они поехали и
ехали жестоким ходом остаток ночи, а когда наступило утро и засияло све-
том и заблистало и распространилось солнце над холмами, они достигли об-
ширного луга, где паслись газели, и края его зеленели, и плоды на нем
всюду поспели. И цветы там были как брюхо змеи, и укрывались на лугу
птицы, и ручьи текли на нем, разнообразные видом, как сказал и отличился
поэт, вполне выразив желаемое:
Долина нас от зноя защитила,
Сама защищена деревьев гущей.
Мы сели под кустами, и склонились
Над нами они, как мать над своим младенцем.
И дал поток нам, жаждущим, напиться
Водой, что слаще вин для пьющих вместе.
Деревья гонят солнце, как ни взглянет,
Вход запретив ему, позволив ветру.
Пугают камни жемчугом убранных,
И щупают они края жемчужин.
Или, как сказал другой:
И когда щебечет поток его и хор птиц его,
К нему влечет влюбленного с зарею,
И раю он подобен - под крылом его
Плоды и тень и струи вод текучих.
И Ситт-Мариам с Нур-ад-дином остановились, чтобы отдохнуть в этой до-
лине..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
|
